Ярко-оранжевый страшный самолет летел почти вплотную к верхним этажам жилых домов, расположенных на склоне ущелья. Он пугал людей уже самим необычным фактом своего здесь появления, аномальной непосредственной близостью, оглушающим шумом моторов, необычным цветом и странной конструкцией, и, конечно, страшной ассоциацией. Недоброй памяти «Одиннадцатое сентября». В самый последний момент, когда уже казалось, что самолет вот-вот неминуемо влетит в окно, он повернул вдоль склона ущелья и устремился к морю. А следом за ним появился второй такой же. Там, откуда пришли самолеты, небо заволокло огромное черное облако. Оно быстро продвигалось в сторону ущелья, приближаясь к домам, расположенным на вершине склона. И несло с собой серый дым и специфический запах. Нет, мы не в Америке 2001 года, а осенью 2016 года в израильском городе Хайфа, спускающемся по склонам и ущельям горы Кармель к Средиземному морю.
Самолеты друг за другом брали воду, возвращались по ущелью обратно и исчезали в черном небе, чтобы через какое-то время появиться вновь. Работала пожарная авиация. Пожарная «авиакарусель». Горел лес на горе Кармель, горел примыкающий к лесу город Хайфа – наша красавица Хайфа, зеленая Хайфа, наша северная столица, как её называют журналисты.
Пожар продолжался почти два дня. Пострадало 12 районов города. Было эвакуировано 60 тысяч человек из 280-ти тысячного города. Потом следственная комиссия установит, что это были целенаправленные поджоги. Наши заклятые друзья подожгли одновременно лес и город в нескольких местах. Журналисты окрестят эту акцию «огненным террором». Но всё это станет известно потом. А пока мы все – заложники ветра и огня.
С огнем боролись все: пожарные, армейская служба тыла, полиция, муниципалитет, социальная служба и добровольцы, добровольцы, добровольцы … И наши хайфские, и иногородние, бросившие свои дела и специально приехавшие на помощь. Какие-то люди выводили чужих стариков из домов, кто-то собирал и успокаивал плачущих детей, кто-то помогал регулировать движение транспорта, а в высотных домах, при отключенных по пожарным правилам лифтах, вручную, «на себе», скатывали по ступенькам инвалидные кресла с неспособными ходить. Моя сотрудница скатила с шестого этажа кресло со своей 92-летней мамой, передала её кому-то из добровольцев и вернулась в здание за другими стариками. А рядом уже горели кусты. Многие приезжали на своих частных машинах и предоставляли себя и транспорт в распоряжение службы тыла. Еще вчера незнакомые люди с готовностью открывали двери своих квартир и принимали тех, кто по каким-то причинам не смог уехать к родственникам или знакомым.
Взаимопомощь в трудную минуту у нас, израильтян, в крови. Мы можем спорить, ссориться и судиться друг с другом по любому поводу, часами ругаться в Кнессете и все равно не найти компромисс, подозревать, судить и сажать министров, десятки раз выносить вотум недоверия правительству, четырежды за два года выбирать и переизбирать его, и так и не договориться, но в час «Х» мы все каким-то чудом объединяемся. Разногласия исчезают, и незнакомые люди, вдруг став близкими, искренне и самоотверженно помогают друг другу. И вместе мы преодолеваем. Всегда. Я наблюдаю это уже почти тридцать лет в самых разных ситуациях: и в военное время, и в мирное. Как будто в минуту опасности просыпается голос крови, и мы вспоминаем, что все мы родственники – дети одного отца и четырех праматерей. Говорят, генетическую память уничтожить невозможно. Похоже, говорят правду.
Воздух между домами посерел, видимость на дороге упала. Дым раздражает глаза и горло, вызывает мучительный кашель. Я вижу, как черное облако ползет по небу в нашу сторону. Из домов на противоположной стороне ущелья уезжают жильцы. Периодически звонит мой телефон. Иногородние друзья и знакомые зовут к ним. Нет, спасибо, буду иметь в виду, но, надеюсь, не понадобиться. Собираю рюкзак и еду к маме. Она живет в другом районе Хайфы. Их пока не эвакуируют, но я должна быть с ней: и успокоить, и помочь, если не дай Б-г что. Только бы не закрыли проезд.
Клубы дыма ползут по ущелью к морю и окутывают дорогу. С трудом различаю контуры движущейся впереди меня машины. Снижаю скорость и включаю фары. Надеюсь, едущий за мной меня видит. Быстро нарастающий вокруг страшный гул рвёт и без того напряженные нервы. Счастье, что эту дорогу «к маме и обратно» я знаю наизусть. Вдруг из облака серого дыма вырывается оранжевый самолет и проносится прямо надо мной. К морю. За водой.
«Нужно смочить тряпицу водой и повязать на рот и нос наподобие маски. Мы так делали в Москве, когда летом горели подмосковные торфяники», - говорит мне мама. Да, я тоже помню то время и те влажные повязки. Семидесятые годы прошлого века. Я была еще школьницей. Пожары на Шатурских торфяниках в Подмосковье случались часто, а в тот год в конце августа и в начале сентября были особенно сильны. Ветер гнал дым в сторону нашего района, воздух тогда стал каким-то серым, было душно и пахло гарью. Помню, как насторожены были взрослые, а нам, детям, было скорее любопытно. Мы, рожденные на стыке 50-х и 60-х годов, еще не видели в своей жизни ничего по-настоящему плохого, а потому с оптимизмом молодости оглядывались вокруг. В отличие от двух предыдущих поколений, мы сами не попали в великие войны, трагическую индустриализацию и коллективизацию, кровавые чистки и перегибы, а из революций нам счастливо досталась в основном научно-техническая. Мы знали через что прошли наши родители и бабушки с дедушками, но многим из нас это казалось уже прошедшей историей, страшным прошлым, по счастью отшумевшем до нас. И замечания старших о том, что жизнь движется по спирали, и история возвращается, тоже звучали для нас довольно абстрактно.
Помню, мы сидели в классе на уроке начальной военной подготовки, был тогда такой предмет в средней школе, и преподаватель рассказывал об устройстве противогаза. Показывал, разбирал-собирал, менял насадки, давал примерить. Не в связи с Шатурскими пожарами, а просто так совпало по программе курса, но получилось «на злобу дня». Война и противогазы казались нам, тогда советским пионерам, чем-то далеким и принадлежащем совсем другому миру, чем-то любопытным, но не особенно важным.
Показательно, что главная история о нашем школьном противогазе связана скорее с русским языком, а не с военной подготовкой. Мы изучали инструкцию по его разборке. «Вывинчиваем коробку, кладем на стол, затем шлём маску», - продиктовал нам преподаватель. «Куда и кому шлём маску?», - спросила моя подруга. Будущий филолог Московского университета, она уже школьницей тонко чувствовала нюансы русского языка. «Шлём маску», - грозно повторил преподаватель и потряс резиновым шлемом, который натягивают на голову и лицо. Поняв, в чём дело, подруга простодушно объяснила, что «шлём» - это глагол, означающий посылку как действие, а то, что преподаватель держит в руках, это существительное «шлем». Однако, эта просветительская деятельность успеха не имела. Куда, кому и зачем нужно посылать маску, а также ждут ли её там, осталось неизвестным, но свою двойку по начальной военной подготовке моя подруга заработала. К счастью, это не сильно помешало ей поступить на филфак МГУ и затем преподавать русский язык. А вот сама история вошла в её преподавательский арсенал как иллюстрация абсолютной грамотности, необходимой в юридических документах, инструкциях и везде, где особенно важно однозначное толкование.
А я, знакомясь тогда c противогазом в школе, никак не предполагала, что он прочно войдёт в мою в общем-то мирную жизнь.
* * *
Московский химико-технологический институт имени Д.И. Менделеева. Знаменитая на весь научный мир «Менделеевка». В конце 20 века еще институт, а в начале 21-ого уже университет. Молодость, студенчество, первые синтезы-анализы и наш студенческий гимн: «Мы рождены пролить всё то, что льётся, просыпать то, чего нельзя пролить. Наш институт химическим зовётся, мы будем вечно химию любить».
Военная кафедра института, почти «государство в государстве», представляла собой отдельную военную базу в совсем другом районе Москвы. Как будущие химики, мы все военнообязанные, и девушки, и парни. А потому три года из пяти лет обучения в институте мы все, за исключением, разумеется, студентов-иностранцев, еженедельно один учебный день целиком проводили на военной кафедре. Обучение раздельное, есть женские и мужские группы, но программы близкие, за исключением трехмесячных сборов в самом конце курса, на которые поедут только парни. На большой территории за высоким забором с воротами и проходной находится плац, стрельбище, оружейный склад и огромное каменное четырехэтажное здание: учебные классы, лаборатории, препараторские и склад военно-химического имущества. Преподаватели кафедры – кадровые офицеры в форме, погонах, со званиями. Мы – будущие офицеры-начальники взводов химической разведки на территории, пострадавшей от оружия массового поражения. Изолирующий защитный костюм Л-1, закрывающий всё тело, кроме той части лица, которую закрывает противогаз, и противогазы разных конструкций с различными насадками и фильтрами – наша рабочая одежда. С превеликим трудом натягиваю все это на себя и оглядываюсь. Вокруг меня то ли какие-то неуклюжие космонавты в диковинных скафандрах, то ли странные слоноподобные гуманоиды. В костюме тяжело и жарко до полуобморока, в противогазе плохо видно и трудно дышать. Но жалобы не принимаются. Нужно научиться в этом работать, причем часами подряд. Начинаем с тренировки навыка молниеносно одеться по команде «газы», уложившись в нормативное время. Ломаем ногти, рвем колготки, портим прически, мнём и пачкаем свою одежду этими костюмами-скафандрами. Наконец, зачет. А теперь, слоники, бегом в лабораторию: приборы дозиметрической разведки, радиоактивные пробы почвы, воды и воздуха, свинцовые домики, средства дегазации и дезактивации …
Через три года сдаём госэкзамен перед приемной комиссией из трех старших офицеров. Не знаю, что чувствовали другие студенты, стоя навытяжку перед сидящей напротив строгой тройкой военных и отвечая на её вопросы, но в моём напряжённом мозгу устойчиво держалась ассоциация с трагически знаменитыми тройками в формах.
В финале экзамена мы сдаем под расписку и оставляем на кафедре наши конспекты прослушанных курсов. Секретные материалы, военная тайна. Неужели? Три года мы забирали эти тетрадки с собой, они свободно валялись дома и в общежитиях, доступные всем любопытным, и мы открыто читали их в общественном транспорте по дороге на военную кафедру, готовясь к очередному учебному дню. А теперь вот так, в один момент, при выставлении оценки на экзамене, их содержание вдруг стало страшной тайной, подлежащей сохранению, а сами тетрадки – уничтожению. А кто знает, кто и сколько всего тетрадок исписал? Или потерял? А какой злоумышленник, когда и в какую именно тетрадку сумел-таки заглянуть в утренней толпе в метро? Все что угодно могло произойти за три года свободного обращения. Ну, а если нам самим, теперь уже офицерам-профессионалам, понадобится срочно заглянуть в них в час «Х»? Да, действительно, «есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам».
На пятом курсе института мы поехали на подмосковный химзавод на преддипломную практику и оказались свидетелями аварии в цехе производства фенолоформальдегидной смолы. Что-то пошло не так, и в реакторе вместо густой смолы образовалась твердая спекшаяся некондиционная масса, намертво приставшая к стенкам реактора. Так называемый «козел». Безвозвратно загубленный продукт, сорванный план, разборка «на ковре» у директора, посеревшее лицо начальника смены, потерянная квартальная премия, обернувшаяся строгим выговором. Спасибо, что только выговором. Всё-таки уже начало восьмидесятых. Но спасти сам реактор еще можно. Для этого нужно тщательно удалить из него приросший к стенкам «козел», вручную кайлом откалывая куски окаменевшей массы, а затем отмыть реактор изнутри горячим фенолом. Работа тяжелая, вредная и опасная. Чистить реактор привезли двух заключенных. Одели на них защитные костюмы, противогазы и спустили внутрь в реактор. В цехе говорили, что они добровольцы, что им сократили срок отсидки, говорили …
* * *
Запах гари ощущается все сильнее. «Наши противогазы лежат на антресолях», – говорит мне мама. Да, я помню. У каждого израильтянина дома лежит его именная коробка с личным противогазом. Их выдали всем в 1991 году во время «Войны в заливе», и тогда по команде службы тыла действительно пришлось открыть коробки и одеть противогазы. После той войны их всем поменяли на новые, и с тех пор они лежат «на боевом дежурстве», ждут своего часа, не дай Б-г. Коробки запечатаны, самовольно вскрывать их нельзя, только по специальному распоряжению службы тыла, т.к. единожды открытый фильтр противогаза начинает расходовать время своей службы.
В марте 2003 года противогазы снова оказались мобилизованы, но до их реального использования дело тогда, к счастью, не дошло. Война была у наших соседей в Ираке, но Израиль находился в реальной опасности, и служба тыла приказала всем держать коробки с противогазами при себе до приказа «открыть и надеть». Взрослые ходили с ними на работу и по делам, дети – в школу, а старики старались сидеть дома. Сначала было страшно, а потом как-то привыкли, и эти вечные коробки стали мешать. Они сами по себе создавали психологическое напряжение и «занимали руки», как говорила моя бабушка. На сделанной в те дни фотографии ребенок-школьник похож на маленького носильщика: большой школьный рюкзак, коробка с противогазом, сумка со сменной одеждой. Общий объем поклажи почти такой же как сам малыш.
После тех событий мои друзья со своей маленькой дочкой уехали в Америку по работе и, похоже, остались надолго. Их уже взрослая дочь бегает по утрам в парке. Как-то, покупая себе спортивную обувь, она обратила внимание на резиновые тапочки со странным знакомым запахом. Запах беспокоил и что-то напоминал, а мучительный комок застрял в горле, мешая дышать. Наконец она вспомнила: это был запах детства. Так пахли противогазы в Израиле.
* * *
Моя первая работа в Израиле началась в 1991 году в исследовательском отделе крупного химического концерна на юге страны. Город Беэр-Шева, административный центр Южного округа. Население всего 220 тысяч, но по израильским меркам это крупный научный, промышленный и культурный центр. Здесь находятся исследовательские центры и производства израильской химической промышленности. Есть уважаемый в научном мире университет, вторая по величине больница в Израиле, театр и консерватория, а также исторические объекты Всемирного наследия ЮНЕСКО. Древний город неоднократно упоминается в Торе. Это здесь библейский Авраам выкопал тот самый «колодец клятвы». А еще мне здесь очень комфортно после десятимиллионной сумасшедшей Москвы. И удивительно. Чувствую себя в машине времени.
К столбику университетской автостоянки привязан верблюд. Видимо, его хозяин-бедуин куда-то ушёл. Недалеко от верблюда прямо на земле сидит бедуинка в национальном черном платье с красной вышивкой. Голова повязана платком так, что платок закрывает нижнюю половину лица. Видны только глаза и часть лба.
На автозаправочную станцию в центре города въехала платформа с настоящим танком. Заправиться. Вышли солдаты в форме и с автоматами. Я поражена. Стою в ступоре. Танк с автоматчиками в городе непосредственно рядом со мной. Будничная заправка платформы как будто это простой автомобиль. Сегодня, после многих лет жизни в Израиле, эта картина уже не кажется мне фантасмагорией. А тогда … Как говорят в театре, немая сцена. Я оставила Москву в апреле 1991 года, когда еще невозможно было представить себе танки на улицах. Они появятся в Москве позже, во время августовского путча 1991 года.
Бедуинские поселения во множестве расположены вокруг Беэр-Шевы. Бедуины – древние кочевники и до сих пор во многом сохраняют традиционный уклад жизни, но часто их можно видеть в городе. Многие здесь работают, кто-то приезжает по делам. А еженедельно по четвергам в город приезжает бедуинский базар. После европейской Москвы для меня это не столько базар, сколько экзотический театр. Даже не театр, а, пожалуй, удивительная параллельная реальность, первая такая в моей жизни. На огромном пустыре рядом с городским рынком запаркованы автомобили и верблюды вперемежку. На расстеленных на земле верблюжьих коврах разложен товар. Мужчины и женщины в национальных одеждах продают черные бедуинские платья с яркой красной вышивкой, шерстяную и кожаную мягкую обувь, национальные украшения, медную посуду, восточные специи, крем на основе верблюжьего молока, сладости, кофе, финики, бедуинские сыры. У многих нижняя половина лица закрыта платком. Говорят, это защита от песчаной бури.
Да, с песчаной бурей Беер-Шева меня уже познакомила. Песок и пыль везде. На всех поверхностях и в самом воздухе. Сильные порывы ветра гонят плотную серо-желтоватую взвесь, бывшую еще недавно воздухом, и закрывают солнце. Кажется, что оно померкло, превратившись в тусклый диск. Душно и жарко. Пересохло всё: рот, нос, глаза. Тяжело дышать. Пробую закрыть рот и нос платком на манер бедуинки. Не помогает. Пробую попить и намочить платок. Лучше не становится. В голове всплывают профессиональные мысли о респираторах и фильтрах.
Летняя жара в промышленной зоне. На солнце 45оС, зато в тени всего 37оС. Огромная лаборатория-ангар, кондиционеры есть, но они безнадежно проигрывают в неравной борьбе с израильским солнцем. Интересный перспективный проект, но химия опасная – полимеризация органических аминов. Мой главный друг и защитник – Его Величество Респиратор, а еще очки, халат, длинные брюки, кроссовки и перчатки. В 37 оС. Моё последнее московское лето отличилось недельной жарой в 30-32оС. Я не работала, лежала дома «на больничном», не в силах даже доехать до лаборатории. А здесь, на юге южной страны, происходит чудо, обыкновенное очередное израильское чудо. Да, мне очень жарко, но я способна и думать, и успешно работать даже в респираторе и полном обмундировании. Похоже, здесь действительно другие физические законы, и всем заправляет особый отдел небесной канцелярии.
Чудеса у нас случаются постоянно. Настолько постоянно, что даже те, кто не верят ни в какие чудеса, твердо на них рассчитывают. Само существование современного Израиля и его стремительное развитие от глухой провинции до хайтековской супердержавы уже чудо. «Тот, кто живет в Израиле и не верит в чудеса, тот не реалист», – говорил Давид Бен-Гурион, первый премьер-министр Израиля, прагматик и атеист. Старики, воевавшие во всех войнах нашей страны, рассказывают о переломах в критических ситуациях на болях боёв, которые кроме как чудом они никак иначе объяснить не могут.
Во время «Войны в заливе» в 1991 году за 9 дней обстрелов на Израиль упало 39 советских ракет «Скад», которые повредили 4095 домов. Погиб 1 человек и 12 умерли от сердечных приступов и неправильного использования противогазов. В 2006 году во время Второй Ливанской войны в течение 34 дней на север Израиля падали десятки и сотни ракет ежедневно. Погибли 44 жителя, в том числе четверо от инфаркта, и около 100 были серьезно ранены осколками. В Хайфе 3 ракеты попали в нефтеперегонный завод. Никто не погиб, даже не был ранен, а материальный ущерб минимальный. Одна ракета попала в пустую цистерну, вторая - в трубопровод, стоявший на ремонте, а третья разорвалась рядом со складом готовой продукции, освобожденным незадолго до этого.
А когда в 7 часов утра на четвертом этаже соседней с нами девятиэтажки взорвался газовый баллон, разрушив два смежных этажа, сильно повредив весь дом и выбив стекла в соседних домах, никто не погиб.
«Философия иудаизма признаёт существование чуда и даёт ему четкое определение», – сказал мне как-то старый раввин. – «Чудом называется явление, при котором Всевышний, в силу особых обстоятельств, временно изменяет установленные Им законы природы. Но рассчитывать на чудо человек не должен. Нужно делать всё, что ты можешь сделать. Результат определит Всевышний, но с учетом намерений человека и приложенных им усилий. Так нам говорит еврейская философия».
А Большая Алия 90-х не чудо? Тогда всего за несколько лет пятимиллионный Израиль принял миллион новых репатриантов. Приехали люди без языка, без денег, без связей в стране, без знания местных реалий, но, героически преодолев серьезные трудности обустройства, начав жизнь с начала, победив себя и обстоятельства, довольно быстро «встали на ноги» и еще дали мощный толчок экономическому и технологическому развитию страны.
* * *
Мой первый праздник Пурим в Израиле я встретила в городе Нетания. Для меня, тогда совсем свежей репатриантки, только что вырвавшейся из серой страшной Москвы образца зимы 1991 года, веселая доброжелательная толпа в карнавальных масках и костюмах казалась странным и непостижимым явлением из Зазеркалья.
Московская жизнь познакомила меня со смертельно опасной толпой транспортной давки, напряженной толпой у закрытых дверей магазинов, обреченной толпой очередей, уставшей после рабочего дня вечерней толпой, замерзшей зимней толпой на автобусных остановках, изнывающей скучающей толпой обязательных массовых мероприятий, грозной толпой митингов эпохи перестройки. Моё поколение видело безумную толпу фанатов на стадионах, агрессивную толпу страждущих в винно-водочных отделах магазинов, оккупирующую толпу приезжих за покупками мешочников. Два предыдущих поколения, пережившие войны 20-го века и все «ации» и «измы» власти, помнят голодные толпы хлебных очередей, обреченные толпы лагерей и гетто, несчастные толпы эвакуированных. И ещё многое помнят эти героические люди. Менялись обстоятельства, но лейтмотивом толпы для меня всегда было чувство серьезной опасности.
Ощутить радость и доброжелательность карнавальной толпы было для меня совсем новым, невероятным, опытом. Яркие удивительные маски Пурима были повсюду. Они кружились вокруг меня, гуляли по набережной, сидели за столиками маленьких уличных кафешек, танцевали на площадях, что-то громко и весело кричали друг другу на непонятном мне тогда, но таком дорогом, языке. И впервые в жизни мне захотелось не защищаться, а улыбаться в толпе. Вот тогда я реально поняла великую идею переодевания. Поменяв образ и вжившись в него, ты изменяешься сам, и тогда меняется окружающий тебя мир, а затем и твоя судьба. Позже, изучая иврит, я узнала, что на древнем языке нашего народа слова «одежда» и «измена» – однокоренные.
* * *
Турне по Северной Италии. Мой первый заграничный отпуск. Слышанные с детства названия-легенды вдруг стали реальностью. Рим, Ватикан, Флоренция, Пиза, Верона и, конечно, Венеция. Я долго стою перед огромной витриной магазина венецианских масок, и некоторые из них, сначала осторожно, а затем всё смелее, рассказывают мне свои истории.
Вот знаменитая маска «чумного доктора» с характерным клювом. Она появилась во время второй пандемии чумы в XIV веке. Её носил доктор, посещавший больных. А в клюв он клал благовония и другие защитные средства. Такой вот средневековый противогаз. Да, конечно, «Маска, я тебя знаю!». О тебе мне впервые рассказал мой дед, когда летом 1970 года мы застряли в Одессе на карантине во время эпидемии холеры.
Мы сидели на веранде щедро увитой диким виноградом, на тёмно-зелёном листе спала огромная бабочка-махаон, шумел ветер в вершинах пирамидальных тополей, и мой дед-врач рассказывал мне много-много всего связанного с массовыми заболеваниями. Эпидемии и пандемии, больные бараки и карантинные гавани, изоляции, обсервации и резервации, возбудители, носители и распространители, санации и вакцинации складывались в пеструю мозаику. И вот тут из средневековой Венеции вдруг вынырнул чумной доктор: маска-клюв, острый запах мяты, эвкалипта и еще чего-то, черный наглухо застёгнутый длиннополый плащ с капюшоном, рука в перчатке сжимает палку. Ты знаешь, маска, мне, советской школьнице за «железным занавесом», и Венеция, и её маски тогда казались такими же сказочными как мифы Древней Греции. И я даже помыслить не могла, что однажды «железный занавес» рухнет, и я буду стоять на Большом Канале, следить за уровнем воды и держать тебя, маска, в руках. И, уж конечно, никто из нас тогда не предполагал, что через 50 лет на мир обрушится новая пандемия, её назовут Ковид19, и полмира будет заперто на карантине, а маска станет главным элементом наряда. Правда, далекий потомок венецианки будет совсем другим: мягким, закрывающим только нижнюю часть лица и потеряет свой теперь уже ненужный клюв, потому что в 21-ом веке никто не будет отпугивать коронавирус благовониями.
Да никто тогда вообще не поверил бы, что понятия «21 век» и «пандемия» в смысле «всемирное инфекционное заболевание» могут быть связаны. Нам всем тогда казалось, что 21-й век, первый век нового тысячелетия, наследник и продолжатель научно-технической революции, должен быть благополучным, тем более в вопросах медицины. А страшный 20-й век, уходя и закрывая этим тысячелетие, унесёт с собой все катастрофы и несчастья, которые он жестоко обрушил на головы пяти поколений. «Ты еще будешь жить в 21-м веке, а я уже нет»,- сказала мне как-то бабушка.
Очередь в музей Ватикана поначалу кажется бесконечной, но все-таки движется, и спустя пару часов мы попадаем внутрь в распоряжение экскурсовода. Передо мной оживший художественный альбом «Музеи Ватикана», дорогая мне книга моего школьного детства, которую я очень хотела иметь. И я честно заработала её у родителей годичным отказом от мороженного и шоколада. Альбом был очень дорогим, но дело было не только в деньгах. Заключая со мной такой договор, мой мудрый отец научил меня выдержке, целеустремленности, партнерским бизнес-отношениям, умению управлять своим «хочу». Сколько раз в жизни мне пригодился этот урок!
И вот теперь я среди реальных предметов! Однако толпа заслоняет всё. Она течет через бесконечную анфиладу залов как опасная река через пороги, образуя водовороты и заторы в узких местах. Остановиться, чтобы сосредоточиться на экспонате и ощутить его магию, невозможно. Охранники и экскурсоводы гонят толпу с заданной скоростью. Им нужно пропустить поток. На подступах к Сикстинской капелле чувствуешь себя зажатой в давке московского метро в час пик, когда кажется, что на тот свет ближе, чем к выходу. А в самой Капелле просто ничего не рассмотреть: в зале полутьма для защиты росписей и черно от набившейся толпы.
* * *
По страшной иронии судьбы сокровища музея Ватикана окажутся наиболее доступны без помех в 2020-2021 годах во время всемирного бедствия. Пандемия Ковид-19 ограничит любые массовые сборы людей, закроет все музеи и театры, многие производства, школы и университеты, почти перестанут летать самолеты и ходить поезда, прекратиться туризм, сильно пострадают экономики целых стран, деловые и семейные связи. Счет умерших пойдет на миллионы, а заболевших - на сотни миллионов. Карантин, самоизоляция, социальная дистанция, индивидуальные средства защиты станут лозунгами времени. И вот тогда среди этого хаоса, массовой безработицы, безденежья, отчаяния, депрессии и страха перед неопределённым будущим, ведущие музеи, театры и концертные залы вооружатся компьютерными технологиями и распахнут свои двери для широкой публики в интернете на домашних компьютерах. Спектакли прославленных театров, концерты виртуозов, авторские экскурсии, уникальные уроки и всевозможные курсы on-line, причем бесплатно или за символическую цену. Говорят, когда стреляют пушки, музы молчат. Неправда! Смотря какие пушки и какие музы.
«Во всём плохом нужно искать хорошее», - говорила когда-то моя прабабушка. Образование, развлечения и путешествия «из дома», как оказалось, имеют свои преимущества. Абсолютная доступность в любой выбранный момент, включая то, что раньше было недоступно по деньгам, силам, расстоянию или времени; высокая иллюзия реальности обеспеченная профессиональной съёмкой; возможность остановить представление в любой точке, вернуться назад или пройти вперед, послушать или посмотреть «на бис» сколько и когда хочешь; увеличить или уменьшить изображение и даже повернуть его под углом, чтобы рассмотреть в мельчайших деталях и подробностях или впечатляться общей картиной по своему желанию; подобрать индивидуально подходящую громкость и еще многое другое. Благодаря программе Zoom сотни слушателей собираются там, где раньше собирались единицы на домашних уроках-кружках, больше не вмещавших. Взрыв юмора на тему Ковид-19 бьёт мощным фонтаном на просторах интернета как средство от страха и депрессии. А недостаток общения в условиях вынужденной самоизоляции частично компенсируют программы Zoom, Skype и WhatsApp. Хоть суррогатное, но все же личное общение.
Вот такая у нас получается пандемия, самая информативная и технически оснащенная в истории человечества. А кое в чём, похоже, и самая веселая. Такая вот иЗУМительная жизнь, очередной «пир во время чумы». На этот раз виртуальный, образца 21-го века. Глобальный пир во время глобальной чумы.
Наш город объявлен красной зоной. Ковид-19 добрался и к нам тоже. Строгий карантин. Выход из дома разрешен только на расстояние не далее 1 км, а само мероприятие опасно. Оно требует специальной подготовки, как выход в космос, и возможно только в специальном обмундировании. Получение посылки на почте превращается почти в задание спецназовца в горячей точке: маска закрывает нос и рот, прозрачный экран защищает лицо, резиновые перчатки, спиртовые салфетки, изолирующий пакет для посылки. Но, в отличие от спецназа, строгое и повсеместное правило: максимально ограничить контакты с людьми. Почтальон, принесший заказное письмо, просовывает его в дверную щель и не требует расписаться в получении. Посыльный, доставивший заказ из супера, оставляет сумки снаружи двери, звонит и убегает. Немногочисленные прохожие на улице, увидев друг друга, стараются разминуться на расстоянии в несколько метров. Совсем новая ментальность. Для нашего народа противоестественная.
Где ты наш теплый, открытый и общительный Израиль? По-восточному крикливый, непосредственный и бесцеремонный, часто нетерпеливый и балаганный, но такой домашний и свой.
Удивительным образом запрет собираться вместе группами больше 10 человек не распространяется на политические митинги и демонстрации. Опять очередные внеочередные выборы в Кнессет. Опять евреи не могут договориться друг с другом и создать стабильное работоспособное правительство. Четвертая попытка за два года. И опять как обычно: где два еврея, там три мнения и четыре партии. На митингах и демонстрациях ограничить контакты с людьми и эффективно соблюдать социальную дистанцию практически невозможно, да и маски многие носят на подбородке, а то и на руке. А в неспособности остановить эпидемию обвиняем правительство. Кого обманываем, друзья?
* * *
Наше семейное предание гласит, что моё знакомство с этим миром когда-то началось именно с марлевой маски и ограничения контакта с людьми. «Снимите намордник, мамаша!», - говорит моей маме старый педиатр, доктор Жолковский, добрый доктор Айболит, которого боготворят все мамочки в городе. Выученик старой школы, доктор Жолковский обычно не назначал кучу анализов и инструментальных исследований как это делают современные молодые врачи, а приходил с деревянным фонендоскопом каким когда-то пользовались земские лекари, тщательно осматривал ребенка: слушал, простукивал грудь и живот, заглядывал в горло, осматривал язык, мял живот, обращал внимание на цвет и влажность кожи, проверял реакции и еще какие-то ему известные симптомы, а затем ставил диагноз, давал лечение и решал проблему. Мне еще нет и месяца, и моя мама, охраняя своего единственного долгожданного ребенка, никого ко мне не подпускает, а сама постоянно носит марлевую маску. «Снимите маску, мамаша, и отдайте её мне. Сейчас же», - требует доктор Жолковский. Он может требовать. Вера и власть взаимосвязаны.
Через много-много лет в отделении интенсивной терапии городской больницы я буду стоять у маминой кровати, и маски будут на нас обоих. На мне обычная медицинская, а на мамином лице - кислородная, подсоединённая к аппарату, обеспечивающему дыхание. «Мама, ты слышишь меня через маску?», - спрашиваю я. Да, она слышит и понимает. Мама в полном сознании, её голова светла. Мы ободряем друг друга, но обе знаем, что это уже конец. Наш совместный круг замыкается. Мама привела меня в этот мир и встретила в маске, а сейчас я провожаю её отсюда, и в масках мы уже обе. Правда за эти годы марлевая повязка уступила место высокотехнологичному «гаджету». Жизнь меняет вещи.
* * *
Когда случается что-то серьезное, философия иудаизма требует задать себе два вопроса: «За что это?» и «Для чего это?». А я хочу спросить: «Почему?»
Известно, что в этом мире всё имеет свою цену, и количество переходит в качество, но почему платить нужно страданием? Почему ты, Господи, осудивший и запретивший человеческие жертвоприношения, позволяешь за качественные скачки платить миллионами жизней? После средневековой чумы, когда почти целиком вымерли целые селения, в Европе началось бурное строительство городов и развитие производств. Шесть миллионов погибших в катастрофе евреев способствовали возрождению государства Израиль. Пандемия Ковид-19 с её более чем 170 млн заболевших и тремя миллионами умерших стимулировала такой расцвет цифровых технологий, что виртуальная реальность победила реальную жизнь. Почему это должно быть так? И для чего?
Маски карнавальные, медицинские и кислородные, респираторы и противогазы, влажные тканевые повязки, лицевые щитки и защитные экраны … Намордники всех видов и мастей кружатся в замысловатом хороводе. Мы называем его жизнью.
Май 2021 года Хайфа, Израиль
Comments